Неизвестная война и добровольцы
И пользуясь случаем, хочу спросить есть ли тексты вот о таких событиях. Русские в парагвае 1920х-1930 и Чакская война между Парагваем и Боливией. В Парагвае наши, в Боливии - немецкие специалисты. И те и другие - ветераны первой мировой.) Среди консультантов боливийцев - Рём, строитель штурмовиков СС. Кто-то наталкивался на это?
Выдержки из воспоминаний добровольца англо-бурской войны
Мне вспомнился теплый майский день, тихий шелест истлевшего в боях полкового знамени и гул сотни голосов, повторяющих слова священника: «холод и голод… все нужды солдатские… не щадя живота своего… как расторопному… храброму воину надлежит…»
У станционных комиссаров мы получали для лошадей снопы овса, а для себя мягкий пшеничный хлеб, круглые жестяные банки с вареным мясом в консервах «corned beef» и сардинки, так что продовольствием в дороге были совершенно обеспечены…
Оказалось, что доктору надоело состоять при госпитале и он, не задумываясь, променял ланцет и зонд на винтовку и патронташ и теперь с кровожадным упоением, как некогда художник Верещагин под Геок-Тепе, расстреливает людей.
Он оказался штабс-капитаном минной роты одной из крепостей Одесского округа [Шульженко] и воспользовался шестимесячным заграничным отпуском, чтобы изучить осаду Ледисмита с артиллерийской и инженерной точки зрения. Но теперь он раскаивался: его не удовлетворяла блокада, веденная первобытным способом; его бесило бездействие буров, а также то обстоятельство, что он имел глупость поступить в немецкий отряд.
«Почти половина всех этих господ, что вы видели, это авантюристы, которых привлекли сюда или инстинкты грабежа и мародерства или какая-нибудь грязная история заставила покинуть родину. А сам Кранц — это первейший трусишка, болтун и интриган. Если до сих пор его не лишили звания коменданта, то он этим обязан только своей красавице супруге, которая ездит верхом и стреляет лучше его. Она часто приезжает в лагерь к нам, всегда привозит с собой ящик виски или коньяку, изгоняет мужа из палатки и…» — «А знаете, я у вас останусь! — выпалил все тот же Риперт. — Скажите, когда мадам Кранц приезжает?»
Вон бур, у которого на ногах вместо башмаков изорванные опорки, заприметил у офицера сапоги с желтыми голенищами «Bei gute Skunnen!» (Славные сапоги), — ухмыляется он. Но сапог не поддается. Еще одно усилие и у него в руках сапог с оторванной ногой. Кость выше колена раздроблена осколком.
С проклятием швырнул он от себя сапог и заковылял дальше. Другие распарывают карманы, снимают бинокли, часы. Зачем все это мертвым, если все равно их оберут свои же санитары.
Вот теперь я с карабином в руках, бур часовой и больше ничего: на пост меня поставил капрал и сменит капрал, а ведь когда-то я сам, и недавно еще, числился в строевом рапорте в графе штаб и обер-офицеров.
Без пищи, без сна, мы держались еще четыре дня, и под конец я до того отупел, что тут же под сильнейшим огнем засыпал в траншее, заваленный безобразно раздувшимися и посиневшими трупами. Некому было их закапывать, да и незачем: в небе носились стаи коршунов, и по ночам раздавался протяжный вой шакалов, от которого кровь стыла в жилах. Ограничивались тем, что в редкие моменты затишья выбрасывали трупы за бруствер.
Из 420 бюргеров, которых насчитал наш командант Ван-Вейк на Тугеле, осталось налицо не более 80—90; много легло на Pietershill, но большинство вероятно разбрелось, считая дело потерянным. Исчезли и наши молодцы венгерцы; они, как мне потом рассказывали, под благовидным предлогом рассорились с одним из фельдкорнетов, забрали фургон, мулов, трех кафров и отправились пожинать новые лавры в Фрейштат.
Все усилия бурских комендантов и генералов, которые накричались до хрипоты, стараясь водворить хоть некоторый порядок, не приводили ни к чему. Их не слушали, сбивали с ног; люди самовольно захватывали вагоны и паровозы и нагружали своих лошадей и повозки, не обращая никакого внимания на многочисленные фургоны Красного Креста, переполненные ранеными. Доктора и санитары, еще с утра ждавшие своей очереди и озабоченные участью раненых, ходили, как растерянные, среди этой толпы вооруженных, озверелых людей, из которых каждый только помышлял об одном, как бы спасти свою шкуру, совершенно забывая об общем деле.
Правительство республик за все время войны никого не приглашало на службу, никого не вербовало, а приехавшим на свой риск и страх волонтерам не платило жалованья; сами буры относились к этим современным крестоносцам недоверчиво, подчас даже грубо. А волонтеры между тем шли сотнями и тысячами в Трансвааль, тратя свои последние деньги на дорогу, приезжали уже без копейки в Преторию и, однако ж, мало кто оставался в городах, где при бессилии властей, при царившей тогда анархии рыцарям «без страха, но не без упрека» предоставлялось более обширное и сравнительно безопасное поле деятельности, а большинство из них отправлялись к фронту, на войну, рвались в бой. Что их толкало туда, в эту бойню? Что заставляло их терпеливо, безропотно переносить голод и жажду, холод и зной, подставлять свой лоб под пули английские? И все ведь это «бесплатно», не ожидая ни вознаграждения, ни орденов, ни славы. Значит, были среди этих людей, о которых Бота как-то выразился: «все европейские волонтеры или идиоты, или жулики» — были среди них люди убежденные, люди с честными, идеальными стремлениями, в душе которых трепетала жилка удали и молодечества, облагороженная рыцарским порывом помочь, спасти слабого и угнетенного.
Воспоминания русского добровольца
Источник:Эльдар Муртазин на ЖЖ